Ценностный вектор интерпретации исторического знания: за и против

Россия, Москва, МГИМО

В современной философии детально разрабатывается «логико-грамматическая» версия описания «стиля мышления» [13, с. 97-109], [12, с. 51-59], [21, с. 40-58]. Вместе с тем, еще два столетия назад оформилась «культурологическая» его версия [7], [8], получившая в ХХ веке всестороннее развитие, оказавшее влияние на многие области знания, от истории культуры и истории науки – до психологии и педагогики [1, с. 105-111]. Правда, рассматривая некумулятивную версию развития научного знания, историки науки, казалось бы, парадоксальным образом отклонились от сложившегося в рамках неопозитивизма требования учитывать «историю вопроса»: «история» работает только на ограниченном участке «нормального» развития научного знания, однако переход к новой парадигме никак не связан с историей вопроса и носит, таким образом, фактически случайный (а не закономерный) характер. С другой стороны, в «нормальный» период определенное накопление информации все-таки происходит. А это значит, что неизбежное влияние «способа мыслить» оказывается «привязано» к основным способам интерпретации языковых выражений, складывающихся во времени и раскрывающихся в бытовании смыслов [23] – то есть, в том числе, через ценностные «довески» к абстрактно-семантическому ядру значения.

Если согласиться с подобным подходом, придется признать, что ценности в некоторым образом неустранимы из любых осмысленных высказываний, - равно как и невыводимы из них. Данная дискуссия, разгоревшаяся еще в ХХ веке в связи с рецепцией (в том числе, и на отечественной почве) работ неокантианцев, и по сей день не завершилась принятием сколько-нибудь вразумительной гипотезы, способной служить инструментом, пригодным не только для собственно философского созерцания, но и для более широкого методолого-аналитического употребления.

Таким образом очевидно, что внимание к ценностному вектору исторического знания предполагает как минимум попытку углубиться в знание действительного положения дел, соответствующего известным историческим фактам [5, с. 36-42]. При всех минусах, сопряженным с подобной реконструкцией, она несет в себе несомненно положительный эпистемологический заряд, выступая профилактикой от «голого конструктивизма» - мотивированного создания удобных идеологических схем с целью манипуляции общественным мнением либо для решения иных социальных или психологических задач.

Рост удельного веса в научном исследовании таких познавательных стратегий и методов, как «oral history» [25], «case study» [24] и «life story» («биографический метод») [26, р. 129-142], также убедительно демонстрирует значение ценностного пласта действительности для изучения реальных процессов социокультурного целого. Отметим: все эти методы отличаются вниманием к личным переживаниям участников событий либо людей, заинтересованных в тех или иных событиях, имеющих эмоциональную связь с событийным рядом. По сути это означает, что в фокусе оказывается вопрос о персональной оценке событий.

С другой стороны, выделение самостоятельной области «ценностей» из ткани исторической действительности и последующая объективация этого «экстракта» - феномен, связанный не столько с деятельностью рефлективного или предрефлективного общественного сознания, но скорее со своеобразным автоматизмом коллективного бессознательного. Последнему свойственно субстантивировать динамически заданные культурные константы, которые по своему существу представляют собой скорее векторы, чем постоянные в прямом значении этого слова [11].

Выясняя значение такого понятия, как «ценностный вектор», необходимо уточнить термин «моральные абсолюты» [15]. Речь, как полагают многие авторы, идет о константах «главных теистических религий» [14, с. 352] либо «этике долга» с ее диалектикой абсолютного и относительного, снимающей «моральные дилеммы» путем социально легитимированного поступка (тем самым имплицитно вводится, на наш взгляд, признание моральных ценностей тотально релятивными) [16, с. 5–28]. Правда, тотальная релятивность в данном случае оказывается плеоназмом: изучая время, изучают время, - а не вечность как таковую; но отсюда не следует, что «вечных ценностей» не существует во времени. Мораль в данном случае выступает от лица «ценностей вообще», думается, не случайно – ведь именно мораль интегрирует личность, собирая ценностные ориентации в управляющее личностью единство. Другое дело, каким это единство предстает: либо неизменным набором лекал, либо текучей неопределенностью адаптивных форм легитимации собственного поведения, либо «векторной устремленностью» к «заданным, но непредзаданным» истинам.

Концепт «ценностных ориентаций» предстает в этой связи своеобразным «мостиком» между «должным» и «сущим», в соответствии с динамическим подходом отказывающийся от удобных «стабильных» представлений о времени и пространстве. Подробно описанная применительно к пониманию квантовых процессов в физике [17], [18], [19], динамическая стратегия понимания социальных явлений с точки зрения их процессуальности, - вопреки сложившемуся мнению, - скорее всего еще находится в ряду актуальных задач гуманитарного знания.

В свете сказанного действительно токсичной с научной точки зрения является как раз абсолютизация относительных «изводов» вечных ценностей, приводящая сознание к стремлению, опираясь на избранные лекала, последовательно одобрять свое поведение (психологический феномен «рационализации») и решительно осуждать все «несоответствия» в чужом. Подобные явление можно было бы назвать «идеологизацией морали», - если бы для него уже не существовал термин «легальность».

Стоит также еще раз подчеркнуть разницу между историческим конструктивизмом в смысле научном – и в смысле идеологическом. Последний не является методом познания, хотя и может выступать предметом знания. В том числе, и исторического. Этика научного знания требует четко разделять эти понятия [6, с. 269-271], в том числе для того, чтобы дифференцировать иллюзии и реальность [2, с. 101-106], [4, с. 12-18].

Как всякое научное знание, историческая наука предполагает обоснованность используемой методологии и объективность получаемых результатов. Поэтому «легальное» поведение интересует ее не меньше, чем моральное. Однако сведение (неважно, направленному или нет) исторического знания к формированию определенных ценностных установок, то есть его «вторичная идеологизация», представляется предельно дискорректным проявлением определенных социкульутурных «сдвигов», раскрывающих «культурные константы» своего времени как утрачивающие связь с реальностью. В том числе, реальностью исторической, - настолько, насколько даже конструктивизм не может отказаться от признания наличия объективной данности, составляющей предмет конструирования.

Итак, рассмотрение ценностей в качестве вектора, ориентированного на смысл, позволяет диверсифицировать научное употребление данного понятия и уточнить разницу контекстных значений, существующую между ценностями-лекалами и «векторными» ценностями. Для исторического знания работа с «векторными» ценностями представляют собой один из неизбежных методологических барьеров, грамотное уточнение которого входит в «минимум» научности в современном ее понимании. В свою очередь, ценности-лекала, наряду с фактуальностью, составляют содержательную сторону предмета истории, представляя собой объективацию оценок в общественном сознании. Их изучение прямым образом затрагивает тему роли субъективного фактора в истории, позволяя не только апробировать различные варианты биографического метода, но также проследить определенные закономерности конструирования смыслов в общественном сознании. Третьим значением понятия «ценность», проанализированного в данной статье, можно считать вторичное идеологическое использование такой объективации, представляющее собой пример ненаучного употребления данного понятия в контексте «гуманитарных технологий» - социально-политических манипуляций, не имеющих статуса эпистемологически значимых объектов.